За стеной стеклянного города. Антиутопия - Елена Митягина

Внутри снова все замирает, я готовлюсь услышать вердикт градоначальника.

– Лея Суарес, Арон Пински, – произносит глава Совета. – Подойдите.

Арон с побелевшим от ужаса лицом послушно следует его указаниям. Лея держит за руку Игната, и не покидает своего места.

– Лея Суарес, – звучит требовательный голос Теодора.

– Я останусь здесь, – отвечает девушка.

Обвиняемых разделяют на две части. Одни получат смертельный укол в вену, вторых ожидает высечение прутьями и свобода. Нутром понимаю, кого Совет намерен отпустить, а кого уничтожить. И Лея, судя по всему, понимает. Глава города недоволен тем, что ему противятся. Такое, скажу, бывает крайне редко. Он жестом подзывает к себе охранников, и те насильно забирают бьющуюся в истерике девушку. Лею отводят к Арону и удерживают на месте, заломив ей руку за спину.

Сердце бьется, как ненормальное.

– Лея и Арон, – говорит градоначальник. – В этом году Совет принял решение о вашем помиловании.

Чувствую, как в груди полыхает огонь, который невозможно успокоить. Он обжигает мои внутренности, оставляя за собой болезненный шок. Папа и Олдос вместе с Игнатом остались в группе тех, кто должен умереть. Из горла вырывается тяжелый стон. Из последних сил пытаюсь дышать, но чувствую, что задыхаюсь. Будто захлебываюсь собственным горем. Окончательно понимаю, что вижу отца в последний раз.

– Вина остальных слишком значительна, чтобы закрыть на нее глаза, – молвит Теодор. – Мне очень жаль, но вы приговорены к смерти.

Сквозь слезы едва замечаю, как охранники подходят к каждому из обвиняемых и встают рядом. Лею и Арона отводят к столбу для позорной порки.

– Папа, – кричу я и пытаюсь встать, но Виктор и Эль крепко держат меня с двух сторон, не позволяя совершить глупость.

Тем временем в руке одного из охранников появляется шприц с ядом. Первый, кого ждет смертельная инъекция – Игнат Симон. На другом конце сцены в конвульсиях бьется Лея. Она пытается вырваться и вернуться к своему возлюбленному, но ее удерживают два охранника. Девушка кричит, ей зажимаю рот, Лея кусается, ее бьют по лицу и она падает. Игнат ни жив, ни мертв, смотрит на нее с застывшей скорбью и страхом. Глаз печальнее я в жизни не видела. Он что-то шепчет ей на прощание. Разбираю едва слышимые слова любви, доносящиеся до моих ушей. Глава Совета кивает, охранник выпрямляет руку Игната и в его вену вводят смертельную дозу лекарства. Раздается пронзительный крик Леи, разрывающий молчание застывшего города, и Игнат замертво падает.

– Ненавижу, – вопит Лея. – Я вас всех ненавижу! Твари бездушные! Сволочи!

Глава города явно недоволен ее поведением. Кто-то из рабов решил заявить о своем праве на жизнь и подрывает его авторитет. На глазах у всего города. Лицо Теодора стало еще грубее и властнее. В два прыжка он оказывается возле Леи, выхватывает из рук охранника шприц и резко втыкает ей в шею, затем вводит яд и вынимает иглу. Изо рта девушки вылетает протяжный стон, и она падает без сознания, как несколько секунд назад ее возлюбленный. Горожане шокировано смотрят на сцену, в толпе проносятся напуганные вздохи. Остальные члены Совета и охрана тоже удивлены поведением главного. Когда градоначальник поворачивается лицом к людям, как по команде все замолкают.

Никто не хочет стать следующей жертвой дикого зверя.

– Она лишилась жизни за непослушание и угрозы, – говорит Теодор, словно оправдываясь. Его безумный взгляд вновь становится нормальным, смягчается. Однако в глазах по-прежнему суровость и властность. – Это непозволительное поведение, и я прошу вас всех помнить об этом.

Никто и не думает забывать.

Бросаю взгляд на отца и Олдоса. Погибли два человека, возможно, Совет пощадит кого-то из них. В душе вновь появляется надежда, но в тот же миг исчезает. Теодор опять подает сигнал охранникам. На этот раз они вводят яд Олдосу. Свой последний взгляд он адресует мне. Он улыбается и задорно подмигивает, словно не боится смерти. Словно знает, что после укола его ждет что-то по-настоящему хорошее, доброе и прекрасное. Может, он отправится в рай? Сердце сжимается, левая сторона моего тела вновь немеет, рука отнимается, и я ее больше не чувствую.

Бездыханное тело Олдоса падает на деревянную сцену. Он сильно ударяется головой, раздается громкий звук. Но дядюшка больше ничего не чувствует, в отличие от тех, кто остался. Вижу, как Кас закрывает рот руками, чтобы не закричать. Из его глаз водопадом хлыщут слезы. Он стоит на месте, поскольку знает, что не должен подходить к казненным. Даже если это его родственники. Его брата Валентина, кажется, произошедшее совсем не волнует. Он лишь однажды посмотрел на Олдоса, но в его взгляде не было горя или сожаления. Словно это его не касается. Замечаю, что многие люди вокруг меня тоже плачут. Равнодушных практически нет. Олдоса любили все, он был замечательным человеком.

На сцене остался лишь папа. Он последний в черном списке этого года, кому суждено попрощаться с жизнью. Я плачу, не в силах сдерживать слезы. Эль плачет, Виктор плачет. Даже Питер, взгляд которого я вновь ловлю, не пытается скрыть мокрых глаз. Сегодня самый страшный день в моей жизни, и сейчас произойдет самое ужасное событие, которое расколет мою жизнь на до и после.

– Папа, – снова кричу я.

Отец смотрит на меня долгим нежным взглядом и вытягивает руку вперед, закатывая рукав. На его губах легкая прощальная улыбка, в глазах, как и у всех смертников, – обреченность.

– Пообещай, что будешь счастлива, – кричит он мне.

Это его последние слова.

Проглатываю слезы и хрипло кричу в ответ:

– Обещаю.

Лицо становится спокойным и умиротворенным. Через секунду он умирает. Эль вцепляется в мою руку и сильно сжимает, чувствую, как ногти больно впиваются в кожу. Как ни странно, это меня немного успокаивает. Я больше не плачу и теперь просто тупо пялюсь на сцену, я в трансе. Охранники проверяют пульс у казненных, убеждаются, что яд подействовал, и по очереди убирают тела погибших. Их складывают в телеги и отвозят в крематорий. Скоро от них не останется и следа. Словно не было никогда в этом мире папы, Олдоса, Игната и Леи. Теперь в Стеклянном городе четыре тысячи девятьсот девяносто девять человек.

К Арону, единственному оставшемуся в живых преступнику, постепенно возвращается румянец. Его ждет прилюдная порка, невероятно болезненная и жестокая, но он останется жив. И сейчас это для него – главное. И для его семьи, которая сидит где-то в дальних рядах и облегченно вздыхает. У Арона большая семья: родители, дети, жена. У меня осталась лишь Эль. Но родных по крови у меня больше нет, и по сути своей теперь я сирота. Через месяц мне стукнет восемнадцать. С этого возраста в Стекляшке разрешается жениться и заводить детей. Этакое совершеннолетие. Хотя работать мы вынуждены с десяти. В современном мире люди взрослеют гораздо быстрее, чем в древности, о которой рассказывал нам Олдос. У нас просто нет выбора.

Когда сцена очищена от трупов, наступает время для последней казни единственного выжившего. Арона прижимают лицом к позорному столбу – так называют его члены Совета – и спиной к зрителям. Его руки обхватывают столб и их крепко связывают. Такой же участи удостаиваются и его колени. Благодаря этим креплениям, жертва порки не сможет сползти вниз, когда обессилит.

Высечение прутьями – зрелище ужасающее, но нам запрещено отворачиваться. Горожане должны знать наглядно, что их ожидает в случае неподчинения воли Совета. Если находится тот, кто хотя бы на секунду закроет глаза – охранники внимательно за нами наблюдают – его может ожидать место в очереди к позорному столбу. Как правило, таких отчаянных не бывает, и все мы вынуждены глазеть на это кровавое зрелище.

Исполнитель берет в руки прутья и подходит к Арону. Удар за ударом на его оголенной спине появляются красные пятна, полосы, следы от деревянного хлыста. Арон терпит, пытается не показывать свою боль, но я представляю, как ему сейчас тяжело. Высечение длится довольно долго, даже не представляю, сколько времени проходит с момента его начала. Минут пять? Десять? Больше? На коже Арона выступает кровь, вскоре ее становится много. Окровавленные прутья с каждым взмахом разносят красные капли по сцене, некоторые долетают до зрителей из первого ряда. Вижу, как сидящий впереди маленький мальчик вытирает лицо, и на его руках оказывается кровь несчастного казненного.

Не могу оторвать взгляд от Арона, смотрю, словно завороженная, и понимаю, что, возможно, смерть гораздо лучше, чем такое испытание. Сомневаюсь, что смогла бы вытерпеть подобную боль. Ведь даже смотреть на него сейчас мне нестерпимо больно. Вскоре Арон заметно ослабевает, его тело покидают жизненные силы, и он теряет сознание. Крепко привязанные ноги и руки не позволяют ему упасть. И когда советники понимают, что бедняга получил сполна, охранники его развязывают. Арона уносят со сцены.